Известно и то, что все призывы к борьбе со сквернословием, исходящие извне из самых разных коммуникативных пространств, сфер и сред использования русского языка до настоящего времени не имеют результата. Серьезные лингвистические, социолингвистические и лингвокультурологические исследования этой проблематики отсутствуют.
Современное состояние проблемы обсценной лексики в отечественной русистике крайне любопытно. С одной стороны, начиная с трудов Б.А. Успенского второй половины 1970-х гг., тема этимологии обсценной лексики перестала быть запретной — можно напомнить, что из русского перевода "Этимологического словаря русского языка" обсценные слова были изъяты. С другой стороны, исследователи этой проблемы более внимательно сосредоточились на сквернословии и конкретно на русском мате как лингвокультурном феномене в некоем позитивном контексте — такой подход характерен для высокопрофессионально написанных статей Г.Ф. Ковалева1. и блестящей по содержанию и стилю работы В.М. Мокиенко2. В писательских книгах о русском языке и культуре русской речи (Л. Успенский, Б. Тимофеев, А. Югов, К. Чуковский, К. Яковлев, Э. Вартаньян и др.) эта проблема как будто бы не затрагивается вовсе, да и сами книги такого рода перестали появляться и остаются в основном в электронных библиотеках3. В то же время уже весьма трудной задачей становится пересчитать и оценить разнообразные словари, включающие «матерную» лексику. В основной своей массе это разновидности словарей жаргонной и просторечной лексики с расширенным пониманием обоих понятий4, хотя в данной сфере появляются и узкоспециальные словари типа тех, что изданы А.Плуцер-Сарно, — впрочем, эти словари выглядят скорее как авторские монографии, где основная часть иллюстративного материала принадлежит тому, кто пишет исследовательский текст. Сами по себе эти словари довольно занимательны и определенно имеют научный статус — так, в первом томе словаря названного автора, посвященного одному из наиболее частотных и наиболее многозначных слов, отмечено 19 значений, 9 подзначений, 9 оттенков значения, 23 оттенка употребления, 523 фразеологические статьи, в которых представлено около 400 идиом и языковых клише и более 1000 фразеологический связанных значений описываемого слова5. Среди изданий, затрагивающих интересующую нас тему, надо назвать серьезную антологию текстов, в которой приведены как оценивающие, так и иллюстрирующие соответствующий узус образцы литературы и устной словесности XVIII-XXI веков6. Самое занимательное для отечественной науки и культуры заключается в том, что, как нам удалось установить, на защиту мата неожиданно встали патриоты коммунистической ориентации7.
Освещая данную тему, можно отметить, что русские литераторы не только ерничали на темы родного мата в своих текстах или могли употреблять нецензурные выражения в устной речи, но и в открытую в доступной форме выражали свое возмущение современной им речевой практикой. Так, выше приведена оценка этого явления, данная А.П. Чеховым, из которой явствует, что писатель относится к наблюдаемой им речевой практике без восторга и без энтузиазма.
Любопытные зарисовки по поводу матерной речи имеются в ранних фельетонах и рассказах М. Булгакова. Вот как, например, начинается «Пивной рассказ»:
Вагон-лавку на станции ждали с нетерпением и дождались. Она приехала, и железнодорожники кинулись к ней толпой. — Сподобились...
Первое, что бросилось в глаза обитателям станции, — это лозунг на стене вагона: «Неприличными словами не выражаться». А под ним другой: «Лицам в нетрезвом состоянии ничего не продается».
Здорово! — изумились железнодорожники. — Ишь какие лозунги пошли. Раньше все, бывало, писали: «Укрепляй кооперацию»... или, там: «Советская кооперация спасет, как ее... ситуацию, что ли...» Или еще что-нибудь ученое... А теперь просто. — Стало быть, укрепили! — И, значит, не выражаться матерным образом.
Эта же тема обсуждается М. Булгаковым в фельетоне с выразительным названием «Благим матом»:
В трудовом литерном поезде участка Р... Ряз.-Ур. рабочие каждый день играют в карты — в козла. Эта игра стала занятием рабочих, в процессе которой идет ругань матершинная, невозможно какая. Безобразие! Рабкор э 3009.
Вагон. Махорка. — А я дамой! — А мы твою даму по... (одно непечатное слово)! Хлоп! — Ах ты, трах-тара-там... (три непечатных слова). — Иван Миколаич, ходи под него королем! — Ходи ты своим королем в... (одно непечатное слово)! У нас на твоего короля, бум-тара-трах (три непечатных слова), туз имеется! — А мы его двойкой козырной, старого... (одно непечатное слово) по... (одно непечатное слово). Бац-тара-бум! (три).
Дзинь! — Братцы, что это? — Фонарь, буц-там-тарарах (три) лопнул! Не выдержал! — Рази иван-миколаичевский разговор выдержишь? Он как скажет, будто из пушки выстрелит.
И вот что говорят герои о своей речи:
Бабам нашей игры не выдержать!
Что бабам! Тут вчера на лошади приехал один крестьянин. Привязал ее у шлагбаума, а Петя в это время роббер доигрывал и начал выражаться. Дыклошадка постояла, постояла, как плюнет! Потом отвязалась и говорит:
Пойду, — говорит, — куда глаза глядят. Потому что такого сраму в жизнь свою лошадиную не слыхала. Ловили ее потом два часа в поле.
Лошадка-то женского пола была? (Три непечатных слова.) — Кобылка, понятное дело.

В этих миниатюрах просматривается уже и шариковское «Неприличными словами не выражаться!», надолго ставшее в сознании ему подобных определяющей чертой «культурного» поведения, и глосса «непечатные слова», которая появится в «Мастере и Маргарите» и позже приобретет вид «Ёксель-моксель» в экранизации Владимира Бортко.
Современник М. Булгакова и блестящий мастер русского художественного слова Пантелеймон Романов в своем рассказе «Технические слова» и весьма изящно осудил самую практику матерной речи, показав ее социальные истоки, и посмеялся над мерами борьбы со сквернословием на предприятиях.
На собрании фабрично-заводского комитета выступил заведующий культотделом и сказал:
Поступило заявление от секретаря ячейки комсомола о необходимости борьбы с укоренившейся привычкой ругаться нехорошими словами. Всемерно поддерживаю. Особенно это относится к старшим мастерам: они начнут что-нибудь объяснять, рта не успеют раскрыть, как пойдут родным языком пересыпать. Получается не объяснение, а сплошная матерщина.
Все молчали. Только старший мастер недовольно проговорил:
А как же ты объяснишь? Иной только из деревни пришел, так он, мать его, ничего не понимает, покамест настоящего слова не услышит. А как полыхнешь его,— сразу как живой водой сбрызнут.
Товарищи, бросьте! Семь лет революции прошло. Первые годы, когда трудно было, вам не предлагали, а теперь жизнь полегче пошла. Ну, если трудно, выдумайте какое-нибудь безобидное слово и употребляйте его при необходимости. Положим так: «Ах ты, елки-палки!..»
Старый мастер усмехнулся и только посмотрел на соседа, который тоже посмотрел на него. — Детская забава...
<...> — Я как-то в театре с товарищем был, — сказал другой рабочий.— Ну разговорились в буфете, барышни тут кругом. Я всего и сказал-то слова два; гляжу, барышни как брызнут чего-то. То теснота была, дыхнуть нечем, а то так сразу расчистилось, просто смотреть любо. Вздохнули свободно. Только товарищ мне говорит: «Ты, — говорит, — подержался б маленько». — «А что?» — спрашиваю. — «Да ты на каждом слове об моей матушке вспоминаешь»..
А вот за каждое слово штраф на тебя наложить, тогда будешь оглядываться, — сказал заведующий культотделом.
Благое начинание заканчивается принятием резолюции:
«Ввиду невозможности быстрой отвычки от употребления необходимых в обиходе <...> технических слов, считать принятую культотделом меру преждевременной и слишком болезненной, вредно влияющей на самочувствие и производительность».
Тот же М. Булгаков опубликовал миниатюру, иллюстрирующую игру слов, характеризующих матерную речь, дав ей название «Иностранное слово "Мотивировать":
Н... заводе в провинции нэпман совместно с администрацией отвоевали у рабочего квартиру, зажав его с семьей в сыром и вонючем подвале.
Бедняга долго барахтался в сетях юридических кляуз, пока, наконец, не пришел в отчаяние и не написал в московскую газету послание, предлагая «заплатить последнее», лишь бы его напечатать.
Газета письмо напечатала. Через две недели пришло второе: «Не знаю, как вас и благодарить. Дали квартиру. Только администрация матевировала меня разными словами в оправдание своих доводов как кляузника». Каламбурное образование «матевировать», соединяющее в себе пропагандистский глагол мотивировать и наречие матом, в свете сказанного здесь вовсе не принадлежит к словесным изобретениям нашего времени, как можно было думать на основе некоторых анекдотов с политическим содержанием. Это слово встречается и в романе Артема Веселого «Россия, кровью умытая»8. Однако этот глагол вовсе не является приобретением сниженной формы «новояза» 1920-х гг. Можно думать, что этот глагол связан с канцелярской речью XIX в., а его изобретателем, похоже, оказывается Н.С. Лесков. В его повести «Заячий ремиз» мы можем прочесть следующее:
«Недаром, верно, поется: "Мечты мои безумны", ибо вдруг позвали меня в город, и тот сам, кто мог меня представить к поощрению орденом, по жалобе предводителя, начал меня ужаснейше матевировать: для чего я говорил девице непристойности, и потом пошел еще хуже матевировать за донос и на нем доказал, будто глупейшего от меня и человека нет!»
Кажется, ни писатели, ни кто-либо из специалистов по культуре русской речи не пытался дать ответ на вопрос — почему же матерное сквернословие обладает такой устойчивостью в русской речи, и почему оно в наши дни процветает в устной форме на улицах, в диалоговом общении людей самых разных возрастов — от подростков до пенсионеров, почему за минувшие десятилетия матерная речь перестала быть специфически мужским явлением и сейчас она становится обычной и в смешанной, и в женской компании? Есть ответ только на один из возникающих вопросов — в современной художественной литературе, в боевиках и детективах и в их экранизациях обсценная лексика появляется уже как более или менее адекватное изображение устной речи героев произведений и ее языкового фона, который, увы, неотъемлем от нашей языковой действительности. В связи с этим можно сказать определенно — влияние этих проявлений сквернословия на современный русский языковой узус мини- мально9. Тогда что же влияет на распространение обсценной лексики, ее поддержание в узусе, на ее распространение от старших поколений к младшим? С этим-то мы и попытаемся разобраться.
Попытаемся дать обзор коммуникативных ситуаций, в которых используется русский язык в обществе, которое можно характеризовать как послереволюционное, послевоенное, постсоветское, — во всех этих определениях мы будем иметь определенные социальные константы последних 90-100 лет отечественной истории. В этот период вертикальная, сословная структура русского и русскоговорящего общества исчезла, оставив после себя только проекцию былых сословных, социальных вариантов русского языка на горизонтальной плоскости географической карты. От русского языка высших сословий остались небольшие, постепенно исчезающие микросоциальные анклавы в городской речи, постепенно растворяющиеся в городском просторечии — самой сниженной форме языка города, которая вследствие миграций из деревни в город подпитывается языком сельской местности, утратившим свою социальную оценку. Этому во многом способствовала искусственная, имеющая чисто социальную природу и внешний фактор реализации перестройка коммуникативных сетей, высшей точкой которых стало сведение носителей разных социальных форм русского языка в едином микрокосме городской коммунальной квартиры, не сразу, но за несколько поколений прививающей её обитателям язык доминирующего большинства... В то же самое время городское просторечие, речь социальных низов утрачивает свою социальную оценку как «низкая» речь вследствие того, что в социуме оказывается утраченной сама шкала социальных оценок устной речи. Кроме этого, городское просторечие и сельское просторечие (ибо обсценная лексика и идиомы сквернословия не принадлежат диалектам!) становятся некодифицированным эталоном русской устной речи еще по одной причине — они превращаются в речь социального большинства, которому, как мы знаем, должно было подчиниться социальное меньшинство. Интересное наблюдение над перераспределением форм русской речевой практики содержится в повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»10:
Павло поднял голову. — Нэ посадылы, Иван Денисыч? Живы? (Украинцев западных никак не переучат, они и в лагере по отчеству да выкают).

В условиях упрощения социальной структуры общества количество стилевых форм и разновидностей русского языка в устной форме неизбежно уменьшается и сами эти формы попадают под влияние языка социального большинства. Этот процесс проявляется в бытовом общении, где большинство явно или неявно навязывает свою практику всем меньшинствам. То же самое происходит в профессиональном общении, где нивелировка, а позднее уже и инверсия социального статуса отнюдь не способствуют восстановлению или выстраиванию социопрофессиональной иерархической структуры и производных от нее языковых различий, характерных для разных стилистических уровней профессиональной речи и постепенно приближающих устную речь к нормам литературного языка11. Нивелировка профессиональной дифференциации объединила мужскую и — женскую форму профессиональных языков, как и форму бытового просторечия, — так сквернословие перешло гендерные границы и распространилось и на мужскую, и на женскую части социума.
В области образования, в особенности на уровне средней школы, с привитием речевой культуры происходит следующее. Лингвистами по- настоящему еще не оценен тот субстандарт (образно выражаясь, субпродукт), который может быть охарактеризован как «школьный русский язык». Это тот язык, на котором написаны учебники, это язык ответов на уроках, язык изложений и сочинений, но это не тот язык, на котором писали Пушкин, Гоголь, Тургенев, Блок и Горький, — это тощий образ русского литературного языка, на который, в отличие от любых функциональных стилей, невозможно переключиться сознательно. Учащиеся в школах изучают именно этот язык, и фактически обучение русскому языку до самых последних лет не было связано с внутренним переключением кодов, позволяющим осваивать разные стилевые формы речи и намеренно пользоваться ими. Это означает, что учащиеся и молодежь в минимуме ситуаций усваивают «школьный» русский язык и пользуются им в школе, а в максимуме ситуаций, прежде всего в неофициальном общении, — детской и молодежной формой языка матерщинного большинства, который они заимствуют у старших, проявляя в этом свой социальный рост12. От обычного отягощенного сквернословием просторечия эта форма языка отличается лишь специфическими школьными и молодежными жаргонными вкраплениями13. Позже, со сменой поколений, эта форма языка из молодежной разновидности превращается в наиболее распространенную форму устного языка. Более того, в некоторых социальных средах, отличающихся особой нетерпимостью в отношении уклонения от любого стандарта и чаще всего стандарта негативной ориентации, — подростковой, молодежной, армейской средах — отказ от употребления матерных выражений и обсценной лексики превращает говорящего в белую ворону, которая, как известно, всегда становится объектом агрессии. Почему-то еще никто не объяснил подросткам и молодым людям, что школьный класс или дворовая компания — это временные социальные объединения, а отнюдь не вечные узы, речевая практика таких объединений не должна закрепляться как ценность, она обречена на вымирание или на то, чтобы еще длительное время дискредитировать ее носителей, заставляя сомневаться в уровне их образованности, и наконец, то, что лидеры и законодатели мод таких временных объединений неизбежно оказываются маргиналами при естественном распаде таких объединений: за порогом школы, за КПП воинской части, при удачном рассредоточении маргинальных личностей двора по высшим учебным заведениям и по профессиональным группам и т.п.
Вероятно, не последнюю роль в распространении стилистически сниженных форм русского языка играет статус русского языка как языка межэтнического общения и как второго языка у представителей самых разных народов России. Известно, что любой язык можно выучить до совершенства, однако самым сложным для усвоения является как раз стилистическая система, и, как правило, в ее освоении конкурировать с носителями языка невозможно. В подавляющем большинстве языков народов России ничего похожего на искусственно заниженную стилистическую систему бытового общения просто нет — вот почему матерная, самая низкая форма просторечия усваивается носителями других языков как обычная, по существу нейтральная форма разговорной речи14. В свою очередь, пользователи русского языка, когда они слышат в иноязычной, чаще всего в тюркской речи какие-то слова, сходные с единицами русской обсценной лексики, делают вывод, согласно которому русское сквернословие имеет тюркские истоки15. Более того, очевидно, в отдельных проявлениях сквернословная идиоматика может восприниматься как проявление высших в стилистическом отношении форм разговорной речи16.
Есть и еще одно явление, которое, на наш взгляд, способствовало распространению сквернословия в русской устной речи. Для русской языковой ментальности нетипично двуязычие. Русский язык по умолчанию считается общепонятным, свидетельством чего являются широко распространенные клише «Ты русский язык понимаешь?», «Я тебе русским языком говорю». Значимым проявлением этой ментальности является стратегия, при которой выбор языка в коммуникации определяется адресантом речи — говорящим. Та же стратегия, но в иной форме — в форме выбора стилистической разновидности языка адресантом речи, говорящим — характерна и для выбора кода в общении с использованием русского языка как родного языка всех собеседников. Таким образом, если стилистическая форма языка в ситуации общения традиционно определяется намерениями говорящего, а не, скажем, предпочтениями или статусом адресата речи, то есть слушающего, то чаще всего такой формой оказывается самое массовое просторечие — то есть просторечие матерщинного большинства. В этой ситуации слушающему, к кому обращена подобная речь, только и остается, что как-то перенастраивать стилистические характеристики речи своего собеседника, — каждому известно, что сделать это удается далеко не всегда. Любопытно вспомнить следующее: не так давно, когда выяснилось, что в русском языке отсутствует стандартная форма обращения к собеседнику, а слова «товарищ» и «гражданин» оказываются для этого малопригодными, то традиционно русское обращение «господин», имеющее точные эквиваленты в европейских языках, нашло и до сих пор имеет массу противников именно потому, что это обращение высшего к высшему, лишь в определенной мере, — и скорее всего проявление иллюзии, — обращение низшего к высшему. Зато непереводимое ни на один язык обращение «земеля», обращение низшего к низшему, занижающее статус говорящего по его собственной инициативе и принижающее статус адресата речи вне желания этого самого адресата, в современном устном русском языке не теряет активности и не имеет идейных противников.

Итак, русское сквернословие, которое, как показывают литературные источники XIX в., в недалеком прошлом представляло собой компонент профессионально ограниченной и гендерно замкнутой, специфически мужской коммуникации и относилось к самым низким формам наддиалектной разговорной речи в просторечной разновидности, в минувшие десятилетия эволюционировало до тотально распространенного явления, не знающего ни возрастных, ни социальных, ни гендерных границ. Этот процесс, воспринимаемый как одно из проявлений утраты культуры речи, оказался сопряжен во времени с разрушением гендерных, социальных, стилевых границ между разными формами устной речи, приводящих к уменьшению числа различающихся социальных форм речи, в том числе ген- дерных и возрастных форм, утрате высших в стилистическом отношении форм устной речи и приоритету маркирования адресанта речи в актах коммуникации, который задает стилистическому режиму коммуникации самый низкий уровень. Дополнительными обстоятельствами в нем оказываются отсутствие стилевой дифференциации профессиональной речи и речи представителей младших поколений — старших школьников и молодежи.
Сказанное здесь побуждает признать — борьба со сквернословием путем его элиминации, запрета, мнимого демонстративного отсутствия прецедента не может быть эффективной; пустоты просторечного лексикона непременно тут же заполнятся тем же, чем они были насыщены ранее, — писатель Пантелеймон Романов в своем рассказе увидел это без малого век назад. Лингвист Г.Ф. Ковалев, похоже, согласен с тем, что запрещение матерной лексики как «нецензурной» (само это понятие — чисто русское изобретение) способствует ее удержанию в языке: «Некоторые современные писатели говорили о том, что если мат будет обычным в литературе, то он постепенно исчезнет. Еще раньше об этом же писал Вс. Иванов: "Наш народ — бунтарь. Вот упрекают нас в том, что мы любим ругаться матерно. Да, и действительно ругаются много. И неслыханно много ругались на фронте. А почему? Бунтует, отрекается, ничего святого — даже "заголил на березке подол", не признает запрещенного. А начни завтра выпускать, предположим, газету, — все газеты, где матерщина была б через каждую фразу, поморщились бы дня три — и перестали б ругаться"17.
Думается, можно согласиться с Всеволодом Ивановым: снятие регулируемости и остаточной маркированности с обсценной лексики привело бы к утрате ею статуса «обсценной», и, как это имеет место в соответствующих сферах лексики французского или английского языков, базисный словарь сквернословия заменялся бы каждые 25-30 лет до неузнаваемости и само сквернословие было бы менее агрессивным.
Вероятно, если на месте нынешнего сниженного донельзя и разбавленного матом просторечия будут восстановлены или установлены в значительном количестве различающиеся социальные и профессиональные формы устной речи, в которых элементы сквернословия не будут находить себе места, проблема матерной речи для русского языка найдет, наконец, свое разрешение. Реально ли это? Думается, реально. Речевая практика минувших десятилетий демонстрирует нам блестящие образцы внутреннего переключения стилевых регистров, обусловленного ситуацией. В воспоминаниях петербургского этнографа и поэтессы Нины Ивановны Гаген-Торн (1900-1986) — показано, как над матерным сквернословием может надстроиться многократное и многоуровневое переключение стилей, в конце концов поглощающее языкового монстра. Вот как описывает Н.И.Гаген-Торн свой диалог со следователем сразу после второго ареста:
В кабинете толстый, кудрявый и потный майор посмотрел и сказал:
Садитесь на стул. Там, в углу. Рассказывайте ваши антисоветские действия.
У меня их не-не бы-было.
Что же вас, зря в лагерях держали?
Э-э-это бы-была ошибка, — отвечала я, придерживаясь метода тянуть и обдумывать.
Вы что, заикаетесь
Э-это не... нервное.
Так! Значит, по ошибке держали? И вы не питаете вражды к советской власти?
О-оо-ошибки случаются, это не-е власть, а слу-у-чай.
Он стукнул кулаком по столу, выпучил глаза и закричал:
Я тебе покажу случай! Б... Политическая проститутка! Туда твою...
Простая трехчленка без вариаций. Предназначенная бить громом и ударами кулака. Прослушала молча, пока он не задохнулся. Сказала спокойно, бросив прием заикания:
Это бездарно. Я могу много лучше. — И загнула мат со всей виртуозностью, слышанной в лагерях: в бога, в рот, в нос, во все дырочки, со всеми покойниками, перевернутыми кишками и соответствующими рифмами. На пять минут, не переводя дыхания, крепкой, соленой блатной руганью. Он слушал с открытым ртом. Когда я остановилась, завопил:
Это меня! Меня она материт?! Сейчас покажу начальнику отдела! — Привел второго, еще толще и рослее.— Вот, товарищ начальник, заключенная матерится.
Просто учу, — сказала я, — если уж применять мат — надо уметь это делать! Шесть лет на Колыме я слушала виртуозный блатной мат, а майор хотел терроризировать меня простой трехчленкой. Это не квалифицированно.
Начальник отдела захохотал:
Уведите ее в камеру.
Потом я узнала, что этот майор служил специально для того, чтобы ошеломлять перепуганных интеллигентов своим криком. Меня взяли в библиотеке Академии наук. Значит: пожилой, тихий научный работник. Надо оглушить. Но вышла производственная ошибка — не учли, что лагерница118.
Здесь перед нами пример блестящего, превосходящего мыслимые совершенства владения внутренними ресурсами языковых стилей, включающеми разные степени владения сквернословием, уже не зависящего от социальной принадлежности говорящего, а всецело определяемые языковой компетенцией говорящего и, в данном случае, — пишущего. Правда, Н.И. Гаген-Торн — дворянка, наследница баронского титула, имеющая блестящее образование и прошедшая прекрасную литературную школу. И вот ее практика — редкий пример, когда стиль коммуникации выбирается с предпочтением для слушающего — того самого майора, который, как оказывается, и материться толком не умеет...

Что думают по поводу современного сквернословия лингвисты, сказать трудно. Мы уже отметили, что многие из наших коллег с каким-то непонятным упоением занимаются обсценной лексикой в этнолингвистическом или этимологическом аспектах. Одна из позиций — та позиция, которой придерживается известный московский лингвист Максим Кронгауз, который пишет: «Как лингвист я с большим интересом отношусь к русскому мату, считаю его интересным культурным явлением, которое нужно изучать и описывать. Кроме того, я уверен, что искоренить русский мат невозможно ни мягкими просветительскими мерами (то есть внедрением культуры в массы), ни жесткими законодательными. А вот как человек я почему-то очень не люблю, когда рядом ругаются матом. Я готов даже признать, что реакция эта, возможно, не самая типичная, но уж как есть. Таким образом, как просвещенный лингвист я мат не то чтобы поддерживаю, но отношусь к нему с интересом, пусть исследовательским, и с определенным почтением как к яркому языковому и культурному явлению, а вот как, чего уж там говорить, обыватель мат не люблю и, грубо говоря, не уважаю. Вот такая получается диалектика». И далее: «Я, в принципе, не против брани. То есть если мне сейчас дать в руки волшебную палочку и сказать, что одним взмахом я могу ликвидировать брань в русском языке или, по крайней мере, русский мат, я этого не сделаю. Просто испугаюсь. Ведь ни один язык не обходится без так называемой обсценной лексики, значит, это кому-то нужно. Другое дело, что чем грубее и оскорбительнее брань, тем жестче ограничения на ее употребление. То, что можно (скорее, нужно) в армии, нельзя при детях, что можно в мужской компании, нельзя при дамах, ну и так далее. Поэтому, например, мат с экрана телевизора свидетельствует не о свободе, а о недостатке культуры или просто о невоспитанности»19. С автором можно согласиться — культура, предполагающая широкий диапазон выбора форм поведения, в том числе выбор стиля речи и его словесного насыщения, в нашей реальности обнаруживала тенденцию к сужению регистров либо на самом нижнем уровне, уровне постоянного сквернословия, либо к фиксированию регистров на неопределенно-среднем уровне: без мата — значит «культурно».
Феномен русского матерного сквернословия — феномен не только лингвистический, он соотносится не только с представлениями о культуре речи. Этот феномен имеет сложные социальные и социолингвистические истоки, причем эти истоки имеют динамическую природу, которая как раз и заключается в насильственной ломке старого и в позитивной переоценке нового в культуре и в языке. Становится понятным, что ни призывы, ни запреты, ни примеры отдельных языковых личностей не могут решить проблему борьбы с этим явлением. У нас в школе много лет преподают, точнее, как выражался В.Е. Холшевников, учат почитать Пушкина, забывая его читать, а потом «вдруг» выясняется, что школьники говорят не на языке Пушкина, а на языке Баркова, впрочем — только с использованием характерной для Баркова лексики, стили Баркова для них за семью замками. Может быть, имеет смысл отойти от стереотипов и учить подростков не почитать Пушкина, а писать как Пушкин и, воспользовавшись мнением Вс. Иванова, определить сочинениям незаурядного литератора И.С. Баркова подобающее им по их достоинствам место в русской литературе и культуре? Тогда, как мы полагаем, пространство русского языка заполнит зияющие пустоты и отожмет режущие слух слова и обороты на периферию, где им и надлежит быть как фактам истории языка и лингвокультуры давно минувших языческих времен.

Использованные литературы:
1. Ковалев Г.Ф. 1) Русские писатели о русском мате // Язык, коммуникация и социальная среда. Вып. 3. Воронеж, 2004. www.philology.ru/linguistics2/ kovalyov-04.htm; 2) Русский мат — следствие уничтожения табу //Культурные табу и их влияние на результат коммуникации. Воронеж, 2005. www.philology.ru/linguistics2/kovalyov-05.htm; Михайлин В.Ю. Русский мат как мужской обсценный код: проблема происхождения и эволюции статуса // Новое литературное обозрение. 2000. № 43.
2. Мокиенко В.М. Русская бранная лексика: цензурное и нецензурное // Русистика. Берлин, 1994, № 1/2. С. 50-73. Электронные версии: Режим доступа: www.philology.ru/linguistics2/mokiyenko-94.htm, www.ereading.org.ua/ bookreader.php/39649/Mokienko_-Russkaya_brannaya_leksika cenzurnoe_i_necenzurnoe.html
3. См. например: Садовский А. Живой великорусский язык. Режим доступа www.vse-knigi.su/book/57989 и др.
4. См. например: Быков В. Русская феня. Смоленск, 1994; более специальное словарное издание: Мокиенко В.М., Никитина Т.Г. Словарь русской брани. Ма- тизмы, обсценизмы, эвфемизмы. СПб., 2003; 2) Русское сквернословие. Краткий, но выразительный словарь. М., 2010.
5. Плуцер-Сарно А.Ю. 1) Большой словарь мата. Опыт построения справочно- библиографической базы данных лексических и фразеологических значений слова «***» СПб., 2001. Т. 1. 2) Большой словарь мата. Лексические и фразеологические значения слова «*****». М., 2005. Т. 2. Впрочем, не вполне понятно, чем отличаются друг от друга подзначения, оттенки значения, оттенки употребления, а в применении к материалу — чем именно лимитировано количество фразеологически связанных значений слова, замещающего в матерном просторечии по существу любую лексическую единицу.
6. Рябов А. Уши в трубочку. Энциклопедия русской брани и сквернословия. Опыт научно-популярного исследования. Барнаул. 2002.
7. <Без подписи>. Три слова в защиту ненормативной лексики. // wap.communist.borda.ru/?1-5-40-00000186-000-0-0-1224892887
8. О роли обсценной лексики в литературе этого периода см.: Ханинова Р.М. Поэтика малой прозы Всеволода Иванова: психологический аспект. Элиста, 2006. Гл. 5 «Стилевые доминанты психологизма».
9. Более того, как показывает просмотр цитат, в современных литературных текстах обсценная лексика употребляется по преимуществу в составе специфических идиом, которые, увы, проявляют тенденцию к вхождению в литературный язык.
10. Это наблюдение писателя интересно тем, что при усвоении русского языка народами России в ряде регионов усваивалась не низшая, а высшая в стилистическом отношении форма русского языка, собственно не разговорная, а устная литературная речь. По этой причине в отдельных субъектах РФ — в городах Якутии, в Калмыкии, во многих городах и областях Сибири, сохраняющих старожильческое население, мы встречаем такие изысканные формы русского языка, какие утрачены в Москве и Санкт-Петербурге.
11. Заметим, что инженер в сравнении с рабочим на заводе у Нобеля, Путилова или Сикорского — совсем не то, что «спец» на рубеже конца 1920-х — начала 1930-х годов и тем более не то, что инженер на «Кировском заводе» или «Электросиле» в конце советских времен. Те же процессы характерны для профессиональной деятельности: в 1930-е — 1940-е годы в СССР самолеты строили 30-летние генералы, с 1960- х годов им на смену идут инженеры, выросшие в коммуналках и начинающие профессиональную карьеру со 120-рублевой зарплаты, — вот причины негативных и застойных процессов в авиапроме, автопроме, космонавтике и в чем угодно.
12. Особенность отечественной культуры старших школьников и молодежи такова, что проявить свое равенство со взрослыми они могут только в курении, в употреблении алкоголя и в сквернословии. Ни их труд, ни их интеллект, уравнивающие их со старшими, обществом не востребованы. В советском и нынешнем постсоветском обществе зарабатывать деньги на себя они могут только при непротивлении родителей; говорить об их имущественных правах, о праве на жилье или на неприкосновенность личной жизни было бы насмешкой. Тут есть и еще один вопрос — почему из всех форм среднего и высшего образования в России, в том числе форм элитного образования, в СССР были восприняты и выпущены в тираж самые низшие формы массового образования, ставшие для нескольких поколений единственными формами образования? Дать вразумительный ответ на данный вопрос невозможно.
13. Здесь, на наш взгляд, скрывается причина колоссальной устойчивости от- фамильных прозвищ в этой среде — как будто приучая школьников к грядущей казарменной жизни, учителя в течение многих лет обращаются в официальной обстановке к ученикам по фамилиям, что и инициирует в детской среде девиантное поведение в отношении именования сверстников.
14. Один из знакомых автора — житель Магаданской области, камчадал, женатый на эвенке, как-то обратился к автору с вопросами: — Ты весь эвенский язык знаешь? — Ну, весь. — А что такое по-эвенски час! — Вон! ... прочь. — А вот и не знаешь, час — это penis. На вопрос, откуда он это взял, собеседник ответил: — Мне жена говорит «Час, хурли», я спросил, что это значит, она мне сказала «Иди на х ...». Муж. Знающий всего лишь несколько десятков эвенских слов, перевел обиходное выражение пословно. Все это было бы смешно — когда бы не было так грустно.
15. Несколько лет назад автор дал интервью радио «Балтика», одной из тем которого как раз были возможные тюркские истоки русских матерных слов. Объяснение, согласно которому когда татарин или узбек говорит «куй», то это значит «лей, наливай», и если татарин говорит «безде», то это значит «у нас», а вовсе не то, что русские при этом думают, сделало это интервью одним из хитов радиостанции.
16. Среди преподавателей русского языка как иностранного бытует такой анекдот: советская делегация поехала в Японию; японцы срочно собрали тех, кто знает хоть чуть-чуть по-русски, чтобы обслужить гостей. Утром гость слышит стук в дверь, открывает — на пороге стоит японец во всем белом и говорит: Доброе утро! Будем цай пить или ну его в з..пу?
Как можно понять, носитель японского языка, в котором существует сложная система категорий и форм вежливости, воспринял услышанное некогда именно как то, что подобает употреблять в общении с иностранцами.
17. Ковалев Г.Ф. Русские писатели о русском мате. Цитата из кн.: Иванов Вс. Собрание сочинений в 8 тт. М., 1978. Т. 8. С. 470. Напрашивается одно добавление — в мемуарах тех участников Гражданской войны, кто позднее оказался в Европе, написанных самыми разными авторами — от корнета до генерала, нет ни матерной лексики, ни даже намеков на ее употребление. В материалах по русскому языку зарубежья, сохранившему стилистические противопоставления, соответствующие былым социальным оппозициям, интересующая нас тема никак не обозначается.
18. Гаген-Торн Н. И. Memoria / сост., предисл., послесл. и примеч. Г. Ю. Гаген- Торн. М., 1994. С. 97-98. www.sakharov-center.ru/.
19. Кронгауз М.А. Русский язык на грани нервного срыва. М., 2008. Электронная версия: www.sk.likebook ru